Терапевт (перебивает): Скажите, а как вы относитесь к детям, которые приходят к вам на консультацию и которым хочется быть независимыми ото всех?
Лена: Мне в первую очередь хочется, чтобы они почувствовали, что их любят, что они…...
Терапевт (перебивает): А вас в детстве очень любили?
Лена: Я бы не сказала, нет…...
Когда речь заходит о детстве, она говорит сдавленным голосом, держится без отчетливой возрастной позиции, рассказывает о том, как к ней приходят дети, которым очень нужно, чтобы их любили... Мне кажется, все это говорит о том, что у нее было нелегкое детство, и она до сих пор не рассталась с переживаниями на эту тему. И я начинаю эту сессию как супервизор, причем моей задачей становится анализ и ее ситуации, и анализ того обстоятельства, как ее личные особенности и проблемы реализуются при работе с детьми.
Я предполагаю, она переносит свою личностную проблематику на свою работу, причем в этой проблематике она весьма недалеко продвинулась.
Терапевт: У вас дома кто-нибудь кричал?
Лена: Сейчас нет, в детстве да.
Терапевт: А кто?
Лена: Мама.
Терапевт: И как вы относитесь к крику?
Лена: Я сразу закрываюсь, и все.
Она села и начала длинный монолог. Ей не нужен был собеседник. Это первый круг беседы.
Второй круг начинается с вопроса о проблеме. Лена начинает говорить чуть более конкретно, но тоже относительно длинно. И третий круг: я задаю ей конкретный вопрос, и она на него отвечает всего несколькими словами.
Разница в том, что происходит некая концентрация, кристаллизация мысли и чувств. И каждый ответ на вопрос это в какой-то момент уже образ и выбор, и преодоление.
Терапевт (говорит достаточно резко и быстро): Как вы закрываетесь?
Лена: Чтобы не слушать. Обычно эти крики были направлены не на меня, на отца.
Мы жили очень долго, все детство, в коммунальной квартире. Комната была очень большая, но у меня был свой, отгороженный книгами уголок, где можно было…...
Терапевт (перебивает): Что было предметом этих криков?
Лена (после небольшой паузы): Личные отношения. Папа во главу угла ставил работу и общение вовне, а мама все время хотела притянуть его домой и таскать его на концерты...
Терапевт (опять мягко перебивает): И это достигалось криком?
Лена: Это вообще не достигалось. Она каждый раз кричала, требовала этого, а он уходил, очень часто просто хлопал дверью, убегал.
И эти уходы из дома были очень частыми.
Они встретились и родили вас, как бы невзначай. Вы наполовинку из одной семьи, папиной, наполовинку из другой семьи из маминой.
Папа был недоволен, что вы наполовину его дочь (Лена кивает головой), мама была недовольна, что вы наполовину ее дочь. И вы как будто из двух половин состоите, которые не ощущают целого.
Лена: А я не ощущаю этих двух половинок, я ощущаю, что меня вообще нет. Для меня самое естественное положение подняться над землей, где-то там зависнуть, чтобы никто не видел, не обращал на меня внимания.
Мое ощущение от нее таково: она очень киселеобразная личность, расплывчатая, не умеющая собрать своих отдельных частей, не очень знающая, чего хочет, не очень внятно чувствующая свои взаимоотношения, с неясными отношениями со своим телом, с непроявленными неясностями в своей бывшей семье. Если в других новеллах мы чаще имеем дело с людьми, которые чрезмерно на чем-то сфокусированы, то здесь мы, скорее, встречаем состояние расфокусированности, бытового транса.
В связи с этим у меня возникает другой образ: клиентка немножко потеряна и даже не очень знает, кто она сейчас мать своих детей или все еще ребенок своей матери. Она потеряна, и у нее много неясностей такого рода. Ее желание независимости можно понять как желание независимости от этого всепоглощающего состояния рыхлости, за которым, вероятно, скрывается сильная зависимость от родительских образов.
Поэтому я использую в беседе такие фразы-иголочки, которые могли бы вызвать у нее хоть какие-то чувства, расшевелить ее. Речь идет о переводе ее из протопатического состояния в состояние оформленности, четких осознанных отношений.
Именно это могло бы решить ее проблему зависимости-независимости.
Терапевт: Так когда-то собаку-лайку посылали в космос, вы знаете, на первых спутниках.(Лена улыбается). Вот и вас так же послали бы в космос в спутнике, и висите себе там.
Папы нет, мамы нет. (Короткая пауза.) Это вам нравится?
Лена (после короткой паузы): Пожалуй, да. И не знаю, захотела бы я спускаться.
Терапевт (перебивает): Хорошо, а кто же все-таки вас любил в детстве? Кого вы любили в детстве?
Ваши ощущения?
Лена: Я собак очень любила. Это было единственное спасение.
Терапевт: Я про лайку не случайно сказал.
Лена: Причем, всегда в доме собак было много. Лето мы проводили у бабушки, в Подмосковье.
В Москве собаки дома не было, но зато летом я отрывалась. Можно было залезть к собаке в конуру и сидеть там с ней.… Чувствовалось что-то большое и теплое рядом.
Терапевт (откидывается на спинку стула): Скажите, а в детстве вы каким считались ребенком? Вы рано или поздно научились читать?
Вы были как бы “дурочкой” или, наоборот, таким “смышленышем”?
Лена: А вот с этим тоже очень интересно. Я действительно…...
Терапевт (перебивает, говорит быстро): Или вы сначала были “дурочкой”, а потом “смышленышем”?
Лена (кивает): С первого по третий класс…...
Терапевт (перебивает): А до школы?
Я говорю достаточно резко и быстро, так как хочу разбить ее бесконечный и монотонный монолог на какие-то фрагменты, на отдельные реакции, ввести в него какие-то переключения. Я хочу вызвать ее из состояния бормотания на диалог между разными частями, на диалог между папой и мамой, диалог между ней и взрослыми, диалог между ней и детьми, диалог между самой собой вместо единообразного бормотания вызвать двучленную реакцию.
И в этом состоит интервенция.