Проблема размерности


Нет никаких оснований уповать на то, что развитие вычислительной техники в конце концов позволит снять проблему размерности. Подобные иллюзии во многом питали усилия по автоматизации плановых расчетов в 70-х гг. Но ведь хозяйственные решения, особенно ответственные, неординарные, принимает все-таки человек, а его возможности по осмыслению информации имеют границы.

А если проблема размерности неразрешима, то товарно-денежные отношения превращаются в вечный спутник хозяйственной жизни?
В действительности, конечно, ситуация не столь безнадежна, поскольку сам исходный пункт – о вечности категории "рабочее время" – может быть оспорен, причем даже с опорой на К. Маркса. Имеется в виду его мысль, что с автоматизацией производства исчезает всякая зависимость между результатом производства (предметом потребления) и рабочим временем (последнее просто перестает существовать как самостоятельная характеристика процесса производства), а потому "рушится производство, основанное на меновой стоимости, и с самого непосредственного процесса материального производства совлекается форма скудости и антагонистичности"7. Не правда ли, мысль о сохранении скудости и антагонистичности производства до тех пор, пока рабочее время остается его определяющей характеристикой, и сейчас звучит свежо и непривычно?
Если выбирать, какая из двух взаимоисключающих мыслей К. Маркса лучше согласуется с практикой – "рабочее время, даже когда меновая стоимость будет устранена, всегда останется созидающей субстанцией богатства и мерой издержек, требующихся для его производства"8 или "как только труд в его непосредственной форме перестал быть великим источником богатства, рабочее время перестает и должно перестать быть мерой богатства"9, – то второй вариант выглядит предпочтительнее, хотя и высказан он в более раннем произведении К. Маркса, чем первый. Только в этом случае можно достаточно спокойно, трезво воспринимать товарно-денежные отношения, понимая, что именно они способствуют такому развитию производительных сил, которое в конце концов снимает основу антагонистичности производства – антагонизм рабочего и свободного времени в рамках времени нормальной человеческой жизни вообще. Вместе с этим антагонизмом снимается и проблема эксплуатации человека человеком, извечной спутницы и причины многих драм и трагедий в истории общества.
(Ведь если понимать эксплуатацию в самом широком смысле как паразитиро-вание низших форм жизни на высших, то рабочее время – это в первую очередь время ограничения, подчинения творческих способностей человека рутинным биологическим потребностям. Эксплуатации духа телом, если так можно выразиться. Или иначе: "человек – раб желудка". На мой взгляд, именно эта самоэксплуатация, появившаяся чуть ли не раньше человека, трансформируется затем, по мере функционального и предметного разделения труда, в разные формы взаимной эксплуатации, некоторые из которых вырождаются в одностороннюю эксплуатацию – источник конфликтов в обществе и угрозу его существованию.

Но царство свободы (от самоэксплуатации) – не только возможное светлое будущее всего человечества. По сути дела детство – это то реальное царство свободы, более или менее совершенное, из которого каждый уносит во взрослую жизнь способность быть человеком.)
Предметность информации. Известно, что информатика в развитых странах – самая динамичная сфера деятельности, масштабы которой измеряются уже десятками миллиардов долларов. В этой сфере также можно выделить два подразделения – производство средств производства (программных средств, баз данных) и производство предметов потребления (информационных продуктов).

Причем эта сфера деятельности очень быстро прошла инкубационный этап натурального хозяйствования (в рамках банков, отдельных корпораций, правительственных организаций) и стала частью рыночной системы, вроде бы ничем не отличающейся от других ее частей (с одной стороны поставляются товары, с другой поступают деньги, цены определяются состоянием рынка). И все-таки отличия есть и весьма принципиальные.
Продажа вещей представляет собой полную передачу монополии их дальнейшего использования покупателям. Потребительная стоимость этих товаров полностью отчуждается от производителя, который сохраняет за собой лишь их стоимость (при эквивалентном обмене). Информация же при ее продаже отнюдь не исчезает из рук ее первоначального собственника. Он, конечно, лишается полной монополии на ее дальнейшее использование, и с этой точки зрения информация начинает жить как бы собственной жизнью (как и обычная вещь). Но он может и дальше использовать эту информацию в своих интересах, в том числе может и продать ее (что и делается, например, при продаже лицензий).

Впрочем, то же самое часто может делать и купивший эту информацию, поскольку и он может использовать ее многократно самыми разными способами.
Еще одна важная особенность информационного рынка: сопоставимость интеллектуального уровня контрагентов. Например, телевизором или холодильником может с успехом пользоваться человек, не имеющий понятия о том, как они устроены, на основе каких физических явлений действуют. Информацией же может пользоваться только тот, кто ее способен понять, т.е. человек примерно того же интеллектуального уровня, что и ее производитель.

Отсюда весьма большое влияние на рыночную конъюнктуру натуральной альтернативы: потребители информации почти всегда могут не только приобрести нужные информационные продукты на рынке, но и создать их сами. Иными словами, в сфере информации натуральное и товарное производство не могут разделяться так сильно, как это чаще всего происходит в сфере обычных, вещественных предметов. В 80-е гг. объем информации, перемещающейся в рамках мировой капиталистической системы, по крайней мере на 70% состоял из внутрифирменных, по сути нетоварных потоков, которые связывали штаб-квартиры ТНК и их многочисленные филиалы в других странах.
Не работает в информационном секторе хозяйства и старое понятие "общественно необходимые затраты" на воспроизводство, имеющее большое значение в мире вещественных предметов. Во-первых, потому, что при потреблении информации ее потребительная стоимость не исчезает, и, следовательно, нет необходимости ее восстанавливать. Во-вторых, отсутствие физического износа информации делает невозможным ее "простое воспроизводство". А ведь именно в рамках простого воспроизводства материально-вещественных предметов политическая экономия рассматривает взаимосвязь исходных категорий. На рынке информации очень часто отсутствуют сколько-нибудь определенные ориентиры в виде средних общественно необходимых затрат воспроизводства, и в рамках отдельных сделок каждому из партнеров приходится отталкиваться от собственных, индивидуальных затрат.

Правда, тот факт, что такие сделки обычно заключаются до, а не после реального производства информации (в этом они вписываются в общую картину современного рынка), позволяет ориентироваться не на фактические затраты (и тем самым раскручивать маховик "затратной экономики"), а на потенциальные, т.е. затраты воспроизводства здесь совпадают с потенциальными затратами производства.
Наконец, информация не имеет субстрата, "массы покоя", если можно так выразиться. Поэтому законы ее движения не могут не иметь весьма существенной специфики по сравнению с жизнью традиционных материальных благ. Это касается не только обмена и потребления информационных продуктов.о чем уже говорилось, но и их производства и распределения.

В производстве информации отсутствуют привычные пропорции между затратами и результатами, которые можно было бы регулировать с помощью системы технических норм и нормативов расходования ресурсов (такими нормами охватывается здесь только применение технических средств – носителей информации, но не сама информация, которая и перерабатывается и применяется для обработки). При распределении информационных продуктов нет необходимости устанавливать какие-либо пропорции (и так всем хватит). Словом, бессубстратность информации не дает возможности применять балансовые методы в управлении информационным сектором экономики.
Появление такой специфической предметности в рамках общественного производства, все большее переключение живого труда именно в информатику за счет его сокращения в сфере производства материальных благ ставит весьма сложные методологические задачи и перед теорией воспроизводства. И дело тут не только в дальнейшем смещении границ самого материального производства.
Дело в том, что до сих пор все воспроизводство мы делили на две сферы, различающиеся по предметам воспроизводства: в одной сфере воспроизводились вещи (и потреблялись люди), в другой – воспроизводились люди (и потреблялись вещи). Хотели мы этого или нет, но подход к человеку при этом оставался преимущественно субстратным, вещественным (те же нормы расхода различных предметов на его воспроизводство, простое или расширенное, то же распределение и предметов потребления и самих людей, стихийное или планомерное, но в любом случае почти не зависящее от каждого человека в отдельности). Развитие сферы информационной деятельности не только вводит в процесс воспроизводства в качестве относительно самостоятельного компонента бессубстратную внешнюю предметность (информацию, опредмеченное в символах знание), но заставляет и самого человека рассматривать несубстратно, не как индивида прежде всего, а как личность.

Собственно, в философии такое различение проводится уже довольно давно, а сейчас, видимо, приходит пора включить его в свой методологический арсенал и специалистам по проблемам воспроизводства.



Содержание раздела