Конечно, эта аргументация имеет некоторые слабые стороны. Рассмотрим, например, вопрос о воровстве. Можно защищать частную собственность с помощью замков, сигналов тревоги и частной наемной охраны. Но это обходится дорого.
Это далеко не столь эффективно, как внушение людям общественных ценностей, восприняв которые, они не будут красть. С такими ценностями частная собственность может быть защищена бесплатно. Агрессивного индивида лучше социально укрощать, чем физически сдерживать (70). Общества хорошо действуют лишь в том случае, если большинство их членов хорошо ведет себя большую часть времени (71). Но кто должен решать, какие социальные ценности прививать молодежи?
На этот вопрос у капитализма нет ответа. Ценности, с его точки зрения, — это всего лишь личные предпочтения. Они лишены общего смысла. При капитализме целью системы является максимизация личного удовлетворения, разрешающая индивиду делать собственный выбор.
Индивид сам должен судить, каковы могут быть последствия его поступков, индивид сам должен решать, как повысить свое благосостояние. Индивиды занимаются оптимизацией, происходят свободные обмены, рынки распродают товары, и возможностей социального выбора немного (72). Не возникают такие общественные идеалы, как честность или равенство (73).
Вследствие этого, с точки зрения капитализма, есть мало случаев, когда правительство может положительно воздействовать на экономику, и много случаев, когда его вмешательство может быть вредно. Поэтому правительство считается не чемто необходимым для успешного действия экономики, а чемто, что ей нередко вредит (74). Консервативная точка зрения на правительство полагает, что люди в естественном состоянии склонны к насилию и подчиняются центральной власти лишь в обмен на безопасность и устойчивость.
Потребность в правительстве возникает из опасения хаоса и угрозы частной собственности (75). Но в истории все было не так. Капиталистическая концепция правительства в точности противоположна его исторической роли.
Сообщества были задолго до индивидов. Социальная поддержка и социальное давление — именно то, что делает человека человеком.
Никакая значительная группа людей никогда не жила разрозненно. Никогда не было так, чтобы отдельные дикари собрались и решили устроить правительство в своих собственных интересах. Правительство или социальная организация существуют так же долго, как человеческий род. Личность вовсе не была вначале и не была подчинена обществу в интересах социального порядка; напротив, личность произошла из общественного порядка, как его прямой продукт. Дело обстояло не так, будто индивиды жертвовали некоторыми из своих прав для блага сообщества; напротив, со временем индивиды постепенно отвоевали у сообщества свои личные права.
Социальные ценности породили индивидуальные ценности, а не наоборот (76). Личность есть продукт сообщества, но она вовсе не должна приноситься ему в жертву.
В описанном выше отрицательном взгляде на правительство проявляется непонимание того, что свободный рынок требует поддерживающей его физической, социальной, психической, образовательной и организационной инфраструктуры. Что еще более важно, чтобы индивиды не сражались все время друг с другом, рынку нужна некоторая социальная сплоченность.
Как мы знаем из биологии, некоторые виды живут одиноко, кроме периодов спаривания. Другие виды — это общественные, или стадные, животные. Конечно, человек относится к их числу. Эту реальность должно признавать каждое успешное общество, но капитализм ее не признаёт.
Успешные общества должны держать в равновесии обе стороны человеческой природы. Конечно, человек корыстен, но он не только корыстен. Конечно, государственные чиновники иногда служат личным целям, а не общему благу, но они не всегда таковы.
Проблема не в том, что личный выбор враждебен общественной связи; надо найти наилучшее сочетание личных и общественных действий, которое обеспечит обществу существование и процветание.
Теоретически капитализм не претендует на достижение какойто громкой цели — не обещает создать максимальный темп роста или наивысшие доходы. Он просто утверждает, что лучше всякой другой системы максимизирует личные предпочтения. Но у него нет никакой теории, как образуются или как должны образовываться эти предпочтения. Он будет максимизировать саморазрушительные предпочтения, точно так же, как и альтруистические гуманные предпочтения. Откуда бы ни явились эти предпочтения, как бы они ни образовались, капитализм готов их удовлетворять.
Вследствие этого капитализм не есть учение о некоторой абстрактной эффективности — например, стремящееся привить людям честность, чтобы система могла работать при более низких затратах. Он позволяет каждому максимизировать свою пользу, осуществляя свои собственные личные предпочтения. Желание быть преступником столь же законно, как желание быть священником.
Можно сказать, как это говорит коммунитарное движение, что человеческие общества были эффективнее и человечнее в прошлом и могут стать более эффективными и человечными в будущем, если молодежи будут прививать правильные общественные ценности. Эти аргументы могут быть верны, но никто не знает, как это сделать. Каковы именно правильные ценности и как прийти к согласию относительно них?
Христианские фундаменталисты имеют ряд ценностей (запрещение абортов, школьные молитвы, креационизм), которые не нравятся многим другим, не желающим, чтобы этому учили их детей. Если даже есть согласие по поводу ценностей, какова допустимая (и недопустимая) техника внушения этих ценностей? Если можно достигнуть согласия о том и другом — о целях и средствах, — то как можно сопротивляться фундаментальным силам тектоники экономических плит? Ни в настоящем, ни в будущем ценности не прививаются и не будут прививаться ни семьей, ни церковью, ни другими общественными учреждениями.
Они прививаются и будут прививаться электронными и визуальными средствами информации.
Средства информации наживают деньги, продавая возбуждение. Нарушение существующих общественных норм вызывает возбуждение. Можно даже сказать, что средства информации должны нарушать все больше фундаментальных норм, чтобы вызывать возбуждение, потому что нарушение любого кодекса поведения становится скучным, если повторяется слишком часто.
В первый раз, может быть, вызывает возбуждение, когда видят на экране, как крадут автомобиль и как его затем преследует полиция. Может быть, это вызывает возбуждение и в сотый раз, но в конце концов это перестает быть интересным, и для возбуждения надо увидеть какоенибудь более серьезное нарушение общественных норм. Возбуждение продается. А подчинение существующим или новым общественным нормам не возбуждает и не продается.
Противиться соблазну украсть автомобиль — это вовсе не возбуждает. Это слишком просто
Но история, подобно авиационным катастрофам, может научить нас, как строить более успешные человеческие общества, если тщательно проанализировать историю, разобравшись, что вышло из строя. Игнорировать социальные аспекты человечества — это значит проектировать мир для человеческого рода, какого не существует. «Великая депрессия», когда капитализм свободного рынка едва не погиб, и тысячелетний упадок человечества во время Темных веков — это общественные явления, которые надо понять. Длительные успехи и поражения Египта, Рима и Китая — памятники человеческих достижений и человеческой глупости.