Лживость женской природы


забывает совершенную ею безнравственность. Этот факт вызывает неоднократные замечания по ее адресу со стороны мужчины, который взял на себя роль воспитателя женщины.
Благодаря характерной лживости женской природы, она в состоянии уверить себя, что поняла всю преступность своего поступка, и таким образом ввести в заблуждение и себя, и мужчину.
Напротив, мужчина ничего так отчетливо не помнит, как моменты, в которые он совершил преступление. Здесь память опять является перед нами в виде в высшей степени нравственного
качества. Одно и то же - простить и забыть, но не простить и понять. Кто вспоминает о лжи, тот вместе с тем и сильно упрекает себя в ней.
Тот факт, что женщина никогда не винит себя в своей низости, вполне объясняется тем, что она никогда не в состоянии придти к сознанию этой низости, так как ей совершенно чужда нравственная идея, а потому она ее и забывает. Вполне
понятно, что она отрицает за собою эту низость. Как-то совершенно неосновательно считают женщину невинной, так как этическое начало никогда не
приобретало в ее глазах значения проблемы, ее даже считают более нравственной, чем мужчину.
Такой взгляд можно объяснить только тем, что


женщине чуждо понятие безнравственности.
Невинность ребенка - не заслуга, заслугой является невинность старца, но ее-то и не существует. 196 Самонаблюдение, как и сознание вины и раскаяние - черты чисто мужские. Мы пока оставим в стороне мнимое исключение из этого правила, а именно:
истерическое самонаблюдение некоторых женщин. Самобичевания, которым подвергают себя женщины, эти поразительно удачные подражания истинному чувству вины, послужат для нас еще предметом дальнейшего изучения в связи с формой женского самонаблюдения. Субъект самонаблюдения тождествен с субъектом морали-зующим: оценивая психические явления, он их подмечает.
Взгляд Огюста Конта на самонаблюдение нисколько нас не удивляет, так как этот взгляд вполне соответствует характеру позитивизма.
По мнению О. Конта самонаблюдение кроет в себе противоречие и является "глубочайшим
абсурдом". Совершенно справедливо, что при ограниченности нашего сознания
невозможно полнейшее совпадение во времени факта возникновения какого-нибудь переживания с особым восприятием его: об этом даже не приходится особенно
много говорить. Наблюдение и оценка связаны прежде всего с "первичным"
образом, оставшимся в нашей памяти. Мы как бы произносим суждение относительно образа, существующем еще в нашем воображении. Но среди двух совершенно равноценных феноменов невозможно превратить только один из них в объект, только его признать или отрицать, как это бывает при всяком
самонаблюдении. То, что исследует, судит и оценивает содержание, само содержанием быть не может. Все это совершает умопостигаемое "я", которое
одинаково ценит прошлое, как и настоящее, которое создает "единство самосознания", непрерывную память - вещи, чуждые женщине. Ибо не память, как думает Милль, и не беспрерывность, как полагает Мах, рождают веру в свое
"я", которое будто бы вне памяти и беспрерывности совершенно не существует. Совершенно напротив.
Память и беспрерывность, как благочестие и жажда бессмертия, вытекают из ценности своего "я". Содержание их не должно ни в каком отношении превратиться в простую функцию времени и подвергнуться полнейшему уничтожению.
Если бы женщина обладала известной самоценностью и достаточной волей защищать ее от всяких нападений, если бы она ощущала хоть потребность в самоуважении, то она не могла бы быть завистливой. Все женщины, вероятно, завистливы.
Зависть же представляет собою качество, возможное только при отсутствии вышеупомянутых предпосылок.
Даже зависть матерей по поводу того, что дочери других женщин успели раньше выйти замуж, чем ее собственные, есть симптом действительной низости. Эта зависть, как и всякая другая,
предполагает позднейшее отсутствие чувства справедливости. В идее
справедливости, которая является практическим выражением идеи истины, логика и этика ка-саются между собою, как и в теоретической ценности истины. Без справедливости нет общества. Зависть, напротив, абсолютно

несоциальное свойство.
Действительно, женщина совершенно несоциальна. Здесь именно можно проверить правильность того взгляда, который ставил идею общества в тесную связь с наличностью индивидуальности. Таких вещей,
как государство, политика, товарищеское общение, женщина совершенно не понимает.
Женские союзы, в которые закрыт-доступ мужчине, распадаются вскоре после своего возникновения. Наконец, семья представляет собою институт далеко не социальный. Мужчины тотчас же после женитьбы оставляют все те
общества и союзы, в которых они до того принимали самое живое участие. Эти строки были написаны еще до появления замечательных этнологических исследований Генриха Шурца. Там он с богатым материалом в руках доказывает,
что не в семье, а в особых союзах мужчин следует искать зачатки человеческого общества. Нужно только удивляться тонкости Паскаля, который доказал, что человек ищет общества не потому, что он не может выносить одиночества, а исключительно потому, что хочет забыться. Здесь обнаруживается полнейшее
согласие между прежним положением, которое отрицало за женщиной способность к одиночеству, и теперешним, которое настаивает на ее несоциальности. Если бы женщина обладала сознанием своего "я", то она могла бы
постигнуть значение собственности, как своей, так и чужой. Клептомания
сильнее развита у женщин, чем у мужчин: клептоманы (воры без нужды) почти исключительно женщины. Женщине доступно понятие власти, богатства, но не собственности.
Женщина- клептоманка, случайно настигнутая на месте преступления, всегда оправдывается тем, что по ее ошибочному предположению все это должно было принадлежать ей.
В библиотеках, выдающих книги на дом, большинство посетителей составляют женщины, причем среди них есть и такие, которые обладают достаточными средствами, чтобы купить несколько книжных лавок, Дело в том, что свои вещи и вещи чужие для них одно и то же. Они к своим вещам не питают более глубокого отношения, чем к вещам чужим, которые
они только одолжили. И здесь особенно ярко проявляется связь между индивидуальностью и социальностью. Для того, чтобы признавать чужую личность, необходимо прежде всего обладать своею собственною.
Параллельно этому, наша мысль должна быть направлена на приобретение своей
собственности, только тогда и чужая собственность остается неприкосновенной. Но еще глубже, чем собственность, заложено в человеческой личности имя. Личность питает к своему имени поистине сердечные чувства. И здесь факты так
красноречиво говорят за себя, что следует только удивляться, почему язык этих фактов так мало понятен для людей. Женщина никакими узами не связана со своим именем. Доказательством может служить тот факт, что она без всякого
сожаления, самым легкомысленным образом отказывается от своего имени и принимает имя мужчины, за которого выходит замуж. Этому обстоятельству она
не придает решительно никакого значения, и уже во всяком случае оно не в состоянии омрачить ее настроение, хотя бы на секунду. Аналогичное явление мы имеем в факте перехода (по крайней мере еще до недавнего времени) всего имущества женщины к мужчине, факт, объяснение которого следует искать
глубоко в природе женщины. Не видно также, чтобы женщине стоило особенной борьбы расстаться со своим именем, мы видим как раз обратное, а именно, что женщина разрешает своему любовнику или ухаживателю называть ее так, как ему
заблагорассудится. Даже в том случае, когда она против своего желания
выходит замуж за ненавистного ей человека, и тогда не слышно с ее стороны особенных жалоб на то, что пришел момент расстаться со своим именем. Она легко бросает свое имя и не проявляет благочестия даже тем, что вспоминает иногда о нем.
Она требует еще от своего любовника нового имени для-себя с такой же настойчивостью, с каким нетерпением она ждет его от своего мужа, увлеченная новизной этого имени. Но под именем следует понимать символ индивидуальности, и только у рас, стоящих на самой низкой ступени развития,
как, например, у бушменов Южной Африки, нет человеческих имен, так как естественная потребность различения людей еще слишком слабо развита у них. Женщина - существо в основе своей безымянное, а потому она, сообразно идее своей, лишена индивидуальности.
В связи с этим стоит одно явление, которое при известной внимательности прямо бьет в глаза.
Стоит женщине услышать шаги, почувствовать присутствие или увидеть, наконец, мужчину, который вошел туда, где она находится, как она моментально становится совсем другой. Все манеры, движения ее меняются с непостижимой быстротой.
Она начинает поправлять прическу, разглаживать складки на своем платье, подтягивать юбку, все существо ее наполняется то бесстыдным, то трусливым ожиданием.
В отдельном только случае можно сомневаться, краснеет ли она по поводу своего бесстыдного смеха, или она



Содержание раздела