Кто создает психологию, тот убивает душу


обусловливает самую возможность психической жизни, или нет. Пора поэтому оставить разговоры о какой-то эмпирической апперцепции и признать раз навсегда, что Кант был глубоко прав, признавая одну только трансцендентальную апперцепцию. Но если неугодно расстаться с опытом в качестве средства изучения, то тогда остается только расплывчатая,
безнадежно пустая атомистика ощущений с ее ассоциативными законами. Психология же при этом, с точки зрения своей методы, должна превратиться в придаток к физиологии и биологии, как у Авенариуса. Последний очень тонко
разработал один только, и то весьма узкий, отдел всей нашей психической жизни, но его труд не вызвал дальнейшего развития идей, лежащих в его основе, за исключением немногих, кстати, очень неудачных попыток. Таким образом, отсутствие философской точки зрения в изучении нашей
души вполне показало, что оно не может привести нас к постижению истинной сущности человека, что никакие утешения не могут нам доставить гарантии того, что мы таким путем когда-нибудь в будущем достигнем желательных
результатов. Чем лучше психолог, тем скучнее ему изучать современные системы психологии. Так все они вместе и каждая порознь прилагают всяческие усилия к тому, чтобы по возможности меньше обращать внимание на то единство, которое


только и является основой каждого психического явления. Тем сильнее поражает нас своей неожиданностью последний отдел каждой такой психологии, трактующий о развитии единой гармонической личности. Это единство, которое представляет
собою истинную бесконечность, думали создать из большего или меньшего числа определяющих его элементов. "Психология как опытная наука" хотела найти условие всякого опыта в самом опыте! Подобные попытки вечно рушатся и вечно возобновляются, так как умственное течение, подобное позитивизму и психологиз-му,не исчезнет до тех пор, пока будут существовать посредственные
и оппортунистические головы, пока не переведутся натуры, неспособные довести свою мысль до ее окончательного завершения. Кто, подобно идеализму, дорожит душой и не хочет ею жертвовать, тот должен отказаться от психологии.
Кто создает психологию, тот убивает душу.
Всякая психология хочет вывести целое из отдельных его частей, представить его в виде чего-то обусловленного. Но более вдумчивый взгляд признает, что частные явления вытекают здесь из целого, как своего первоисточника.
Так психология отрицает душу, а душа, по своему понятию, отрицает всякую науку о себе: душа отрицает психологию. В этом исследовании мы решительно высказались в пользу души и против комичной и вместе с тем жалкой психологии без души.
Для нас является еще вопросом, можно ли совместить психологию с душой, можно ли вообще науку, ищущую раскрытия законов причинности и норм мышления и желания, поставить рядом с свободой мышления и желания. Даже принятие особой "психической
причинности" мало поможет делу: психология, показав наконец свою собственную неспособность, дает тем самым блестящее доказательство в пользу понятия свободы, понятия вообще осмеянного и поруганного.
Этим мы еще не провозглашаем новой эры в области рациональной психологии.
Напротив, если согласиться с Кантом, то трансцендентальная идея души является для нас руководящей нитью при восхождении в ряду условий вплоть до необусловленного, а не наоборот, т.е. при "схождении к обусловленному". Нужно только отвергнуть все попытки вывести это необусловленное из обусловленного, вывод, который неизменно преподносится
нам в конце какой-нибудь книги в 500 - 1500 страниц. Душа есть регулирующий принцип, который должен лежать в основе и руководить нами при всяком истинно психологическом, но не относящимся к области анализа ощущении, исследовании.
В противном случае, сколько старания, любви и понимания мы ни вложили бы в это дело, всякое изображение психологической жизни человека в самой существенной части своей страдало бы роковым пробелом. Совершенно непонятно, откуда взялось столько мужества у исследователей легко разделаться с понятием "я" только на том основании, что "я" не
поддается восприятию в той форме, в какой мы воспринимаем цвет апельсина или


вкус щелочи. Тем более странно, что эти исследователи даже не пытались анализировать такие чувства, как стыд и вина, вера и надежда, страх и раскаяние, любовь и ненависть, тоска и одиночество, тщеславие и восприимчивость, жажда славы и потребность в бессмертии.
Каким иным путем хотят Мах и Юм объяснить один только факт стиля, как не с помощью
индивидуальности? Далее: животные ничуть не боятся своего отражения в зеркале, но ни один человек не в состоянии будет провести свою жизнь в зеркальной комнате. Может быть, этот страх следует себе объяснить "биологически", "дарвинистически" страхом перед своим двойником (которого, интересно заметить, нет у женщины)?
Стоит только назвать слово двойник для того, чтобы вызвать сильнейшее сердцебиение у мужчины. Здесь эмпирическая психология совершенно бессильна, здесь нужна глубина.
Ибо как можно все эти явления свести к отдаленной стадии дикости. животности, когда человечество лишено было той безопасности, которую в состоянии доставить одна только цивилизация, как это сделал Мах, признав страх у маленьких детей пережитком онтогенетического развития?
Я об этом только вскользь упомянул с тем, чтобы по ставить на вид "имманентным" и "наивным реалистам", что в них самих имеется много такого, о чем они... Почему человека неприятно задевает, когда говорят, что он принадлежит к ницшеанцам, гербартианцам, вагнерианцам и т.д.? Словом, когда его подводят
под определенное понятие? Ведь такой случай наверное приключился и с Махом, когда кто-либо из милых друзей хотел его причислить к позитивистам,
идеалистам и т.п. Неужели он серьезно думает. что чувство, которое вызывают в нас подобные определения со стороны других людей, можно исчерпывающе
объяснить полной уверенностью в одиночности совпадения "элементов" в одном человеке, что это чувство есть не что иное, как оскорбленный расчет вероятности? Однако это чувство не имеет ничего общего с тем явлением, когда
мы, например, не согласны с каким-нибудь научным тезисом. Его не следует смешивать также с тем чувством, которое испытывает человек, когда он сам причисляет себя, например, к вагнерианцам.
В глубочайших основах этого чувства кроется положительная оценка вагнерианства, так как сам говорящий - вагнерианец.
Человек искренний всегда сознается, что подобным признанием он имел в виду возвысить Вагнера.
В признаниях других людей мы чувствуем, что человек имел в виду как раз обратное. Отсюда мы видим, что человек может о себе сказать очень много такого, что ему крайне неприятно слышать от других. Где же источник этого чувства, которое свойственно даже людям, низко
стоящим? Он находится в сознании, может быть, даже очень неясного, своего "я", своей индивидуальности, которая чувствует себя стесненной подобными определениями.
Этот протест есть зародыш всякого возмущения. Как-то нелепо с одной стороны признавать Паскаля и Ньютона великими мыслителями, а с другой стороны приписывать им целый ряд самых бессмысленных
предрассудков, с которыми "мы" давно уже расстались. Действительно ли мы ушли уже так далеко от того времени со всеми нашими электрическими дорогами
и эмпиричесими психология-ми? Неужели, действительно, культура (если только существуют культурные ценности) измеряется состоянием науки, которая всегда
имеет характер социальный, но не индивидуальный, числом лабораторий и народных библиотек? Является ли культура чем-то внешним по отношению к человеку, не лежит ли она прежде всего в нем самом?
Можно, конечно, ставить себя выше Эйлера, величайшего математика всех времен, который говорит: "То, что я делаю в настоящий момент, когда пишу письмо, я делал бы совершенно так же, если бы находился в теле носорога".
Я не берусь защищать эту мысль Эйлера, она очень характерна для математика, художник никогда ничего подобном не сказал бы. Тем не менее, я считаю глубоко неосновательным видеть в ней один только смешной курьез и оправдывать Эйлера общей "ограниченностью его времени", не дав себе труда
понять содержание этой мысли. Итак, невозможно обойтись без понятия "я" в психологии, по крайней
мере, по отношению к мужчине. Приходится, правда, сомневаться, совместимо ли
это понятие с номотетической психологией в Виндельбандовском смысле, имеющей своей целью установить определенные психологические законы.
Но это обстоятельство нисколько не умаляет значения нашего положения о необходимости понятия "я". Быть может, психология вступит на тот путь, который был указан ей в одной из предыдущих глав и, таким образом, превратится в теоретическую биографию.
Только тогда она познает истинные границы всякой эмпирической психологии. Тот факт, что всякое исследование мужской психологии в конечном счете



Содержание раздела