Ненормативная лексика в речевом искусстве


НЕНОРМАТИВНАЯ
ЛЕКСИКА В РЕЧЕВОМ
ИСКУССТВЕ
(отредактированная стенограмма лекции, прочитанной на смоленском семинаре по
психотерапии в октябре 1996 года)
У всех по замыслу Творца -Своя ума и духа зона, Житейский опыт мудреца -Иной, чем опыт мудозвона.
Игорь Губерман
Карамзин изобрёл только букву Ё. X, ПиЖизобрели Кирилл и Мефодий. Венедикт Ерофеев
: Добрый вечер. Тема моей лекции - ненормативная лексика в речевом искусстве.
Поскольку лекция была заявлена как факультативная, вне программы, я рассчитывал увидеть здесь пятнадцать-двад-цать мужчин. Но вас собралось значительно больше, и женщины здесь тоже есть, поэтому я хочу повторить и уточнить -речь пойдет об инвективной, или нецензурной, лексике, или о

мате. И, рассуждая об этом предмете, я не смогу не употребить отдельные непечатные слова для иллюстрации. Подумайте, зачем вам это нужно?

Что лично вы от этого хотите получить?
Идея лекции весьма и весьма проста, и я вам ее выскажу отдельно: слова из арсенала ненормативной лексики имеют очень сильный эмоциональный заряд, который можно и нужно использовать в речевом искусстве (как в речи психотерапевта, так и в речи любого другого оратора), не используя при этом самих слов, но делая на них ссылки. Рассмотрению же вопроса о том, как именно это можно сделать, будет посвящена вся лекция.
Я дам вам время для того, чтобы вы подумали, стоит ли здесь оставаться, поскольку главное я уже сказал.
(Обращение к читателю: вы тоже можете не утруждать себя чтением непечатных слов, обратившись сразу к резюме).
Ответ из зала: Мы определимся в процессе...
: Можно и в процессе. Хорошо. В таком случае, как у нас, у “живых классиков”, принято, начнем с эпиграфа.
Эпиграф следующий. Идет городская конференция дворников. На трибуну выходит дядя Вася и говорит: “Как ёптымть, так ёбнврот. Ну и на х-х-х, ну и по х-х-х!” Бурные аплодисменты собравшихся, отрывочные выкрики с мест: “Правильно, дядя Вася! Не будем больше старыми метлами работать!

Пусть начальство новые дает!” (Смех в зале).
Как только мы начинаем изучать ненормативную лексику, нас сразу удивляет ее поразительная универсальность и многофункциональность. Уже в приведенном эпиграфе мы видим две функции мата: функцию универсального местоимения и функцию эмоциональной добавки. На первую из них обращал внимание еще В. Даль - в своем словаре для словарной статьи “хуй” он дает такое описание: “род. ХУЯ, м., вульг. неприл., мужской детородный член. Становится почти местоимением в значении “что, что-либо, какой, какой-нибудь”.

Например: “ни хуя - ничего”.
Нас далее не будет интересовать функция оскорбления, которую многие считают основной для нецензурной лексики. Вскользь отметим, что, так как нецензурные слова



преимущественно являются названиями половых органов и выделений организма, их легко сделать оскорблением, сравнив кого-либо с этими органами или экскрементами. Отметим также, что в этой связи реакция слушателя на мат частично является активно- или пассивно-агрессивной реакцией на потенциальное оскорбление, и нам необходимо избежать ее. Здесь мы с указанной функцией расстанемся, больше она нам не нужна.
Давайте лучше разберем подробнее функцию эмоциональной добавки - откуда она взялась и что из себя представляет. Нам придется ввести несколько отдельных тезисов, положений, посылок. Такую, например, посылку: часть эмоциональности мата связана просто с демонстративным нарушением запрета на него.

Поэтому при повторном (и тем более постоянном) употреблении мата в речи его образность и эмоциональный заряд сильно уменьшаются, а на первый план выходит функция универсального местоимения.
В прошлом нам известны культуры и цивилизации, в которых половые органы обожествлялись - им посвящались празднества, их скульптурные и живописные изображения почитались и т. п. Понятно, что в таких культурах слова, обо-зрачающие половые органы, никак не могли быть запретными. Но с течением времени в любом обществе (с возрастанием уровня его культуры) увеличивается число запретов и на прямую агрессию, и на косвенную, к которой относится употребление некоторых слов. Чем выше культура - тем больше слов под запретом, но ведь запреты очень интересно нару-шать\ Демонстративное нарушение табу - это и выброс адреналина, и масса интересных ощущений, и своеобразное самоутверждение (особенно в первый раз).


Кстати, многие слова, которые мы привыкли считать неприличными, были таковыми не всегда. Так, слово “блядь” стало по-настоящему нецензурным только в нашем веке.
Еще двести лет назад оно употреблялось совершенно свободно, даже в официальных документах, потому что имело иное значение - словами “блядь, блядство” обозначали любое нарушение порядка (воровство, грабеж, хулиганство). И когда в Уставах петровской эпохи говорилось о необходимости вечерних и ночных обходов города, чтобы “блядства всякого не было”, речь шла именно о воровстве и хулиганстве.

В судебных документах прошлого века слово “блядь” встречается уже как оскорбительное в его современном значении (за его употребление полагалось наказание), но все еще как напечатанное слово. Потом оно окончательно попадает под запрет, и “Нате!” Маяковского - уже вызов, эпатирующая выходка (“Да я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду”).
Оно попадает под запрет... чтобы в наше время снова пойти в официальную литературную лексику. Можно с точностью до года установить, когда это произошло - в 1986 году, с выходом в свет романа А. Рыбакова “Дети Арбата” (я не беру, конечно, произведения диссидентов - только официальную советскую литературу). Из обыденной речи это слово, естественно, не исчезало, получив в своей более мягкой форме (“бля”) роль своеобразной “фонетической запятой”, “русского артикля”.
Аналогичная вещь, придание неприличного значения ранее нейтральному слову, происходит со словом “хер”. Самое распространенное в русском языке ругательство, “иди ты на х-х-х...”, часто именно так и произносится, с первой буквой слова “хуй”. Тем самым оскорбление смягчается, то есть употребляется эвфемизм.
(Эвфемизм - синоним, смягчающий значение основного слова. Например, “полный” вместо “толстый”, “женщина легкого поведения” вместо “шлюха” и т. п.).
Но у буквы “X” в старой азбуке было собственное название - “херъ”. И ругательство стало звучать так: “Иди ты на хер”. Непристойным стало название буквы] Мы знаем такое выражение - “похерить”.

Многие считают его неприличным, а оно означает всего лишь - “перечеркнуть”. Похерить - значит, нарисовать сверху “X”, нарисовать крест поверх текста. Правда, в языке изредка наблюдается и противоположная тенденция - переход оскорбительных слов в разряд приличных.

Например, слово “уда” (производное - “удочка”) лет двести назад означало “половой член”, а вовсе не “рыболовный инструмент”; и выражение “попасться на удочку”, которое мы употребляем в переносном смысле, вошло в язык не в том значении, какое мы ему сегодня придаем.

Своеобразным историческим рубежом, определившим для большого числа слов непристойное значение, стало позднее средневековье. Победное шествие христианства по Европе внесло массу запретов на произнесение вслух понятий, связанных с рождением человека - названий половых органов, акта совокупления и т. п. Христианство объявило мат прямым оскорблением образа Богородицы - хотя в какой-то степени запрет на оскорбление матери и места, откуда появляются дети, как запрет на оскорбление сакральных, священных понятий, присутствовал и в дохристианских культурах. В раннем средневековье нравы были все еще достаточно свободными, грубыми и жестокими; еще действовала первобытная детская логика “что естественно, то не безобразно”.
В доказательство этого тезиса я хочу процитировать описание нравов средневековья, данное в такой фундаментальной работе, как “История эротического искусства” Э. Фукса:
“Нет более ошибочного представления об общественной нравственности средневековья, чем представлять наших прародителей какими-то особенно целомудренными и скромными. Наоборот, чем более грубыми и примитивными красками мы будем обрисовывать средневековую жизнь, тем ближе мы будем к действительности. И это совершенно естественно, так как Запад ведь только еще начинал выходить из первобытного состояния. Примитивным было решительно все, да и должно было быть.

А примитивность в делах новой морали есть не что иное, как разнузданность. Половому инстинкту были положены лишь весьма скудные пределы.
Ширина духовного горизонта обусловливает сумму интересов. Поэтому чем шире горизонт, тем многообразнее прелести жизни. Чем уже он, тем скуднее возможности для человека изжить вполне жизнь. Эпоха, в которую подавляющее большинство людей не имело представления, находятся ли за несколько сот миль от них непроходимые лесные чащи, горы или реки, в которую, короче говоря, человек был прикован к одному месту, - такая некультурная эпоха может, как мы уже показали выше, связать свои интерес и остроумие только с повседневностью, а



Содержание раздела