В сущности, гипотеза Универсальной Грамматики постулирует, что мы начинаем жизнь с предварительно закрепленным набором различений, являющимся базисом для наших построений, когда мы учимся понимать и произносить правильно сложные системы естественного языка, с которым мы знакомимся между двумя и пятью годами. Из обширных данных по случаям повреждений мозга (см., в особенности, Голдштейн, Леннеберг, Гешвинд) и нейрологическому картированию локализаций функций мозга (см., в особенности, Пенфилд, Геззинга, Эклесс, Сперри) мы обнаружили, что, очевидно, каждое из полушарий мозга имеет потенциал стать так называемым доминантным полушарием - местом локализации языковой системы. Например, дети, являющиеся жертвами повреждений доминантного церебрального полушария, происшедших уже после того, как они (дети) начинали и даже в большей степени выполняли задачу обучения пониманию и использованию языка, вначале теряют свои лингвистические навыки, но быстро восстанавливают их. В этом процессе они демонстрируют тот же набор паттернов детской грамматики, который они проявили во время своих начальных методов обучения. Сопоставление этих двух находок приводит нас к заключению, что каждое из полушарий мозга имеет закрепленные цепочки, известные как Универсальная Грамматика.
Так как Эриксон разлагает свою целостную коммуникацию, аналогово маркируя отдельные единицы сообщения, некоторые наборы (снова набор В в примере) составлены из паттернов, которые достигают простоты паттернинга, характерного для Универсальной Грамматики. В то время как доминантное полушарие занято нормальной обработкой информации хорошо сформированной общей коммуникации, отдельные единичные сообщения, несущие более простые паттерны, доступны для недоминантного полушария. Таким образом, для нас возможно получать и давать ответы на сообщения, принятые недоминантным полушарием, без какого-либо осознания этого.
Приведенные три соображения, не исчерпывающие возможностей эриксоновской аналоговой маркировки языкового материала, обеспечивают начальную базу для анализа экстраординарной мощности и эффективности этой методики.
Хаксли очнулся, протер глаза и заметил: “Я имею весьма экстраординарное чувство, что я был в очень глубоком трансе, но это были максимально отвлеченные переживания. Я помню, что вы предлагали мне войти глубже в транс, и я почувствовал себя очень податливым, и, несмотря на то, что, по моим ощущениям, прошло много времени, я, правда, верю, что состояние глубокой рефлексии было бы более плодотворным”. Пока он конкретно не спросил, сколько прошло времени, протекал бессвязный разговор, в котором Хаксли сравнивал отдельные, но смутные оценки внешних реальностей в легком трансе со значительно уменьшенным 95
осознанием их в среднем трансе, которое сопровождается специфическим чувством меньшего комфорта, так что эти внешние реальности могут стать полной действительностью в любой предложенный момент.
Затем его спросили о реальностях глубокого транса, от которого он только что пробудился. Он задумчиво ответил, что он может вспомнить смутное чувство, что он находится в глубоком трансе, но никаких воспоминаний, которые были бы связаны с ним, не приходит в голову. После некоторой дискуссии относительно гипнотической амнезии и того, что он мог бы проявить такой феномен, он с удовольствием засмеялся и сказал, что такую тему было бы весьма занимательно обсудить. После еще некоторого дальнейшего бессвязного разговора его спросили между прочим, без повода: “В каком коридоре вы поместили бы это кресло?” (указывая на кресло, находящееся рядом). Его ответ был примечателен: “Да, Милтон, это просто экстраординарный вопрос. Просто пугающе так! Он почти лишен смысла, но это слово “коридор” несет в себе какое-то странное чувство сильного тревожного раздражения. Просто экстраординарно прелестно”. Он погрузился в озабоченные размышления на несколько минут и затем заключил, что, если здесь и был какой-то отличительный признак, то это была, несомненно, какая-то текущая эзотерическая ассоциация. После дальнейшего ненаправляемого разговора я заметил: “Что касается края обрыва, на котором я сидел, то мне интересно, насколько глубоким был обрыв”. На это Хаксли ответил: “Да, Милтон, вы можете быть пугающе загадочным. Эти слова “коридор”, “край”, “обрыв” производят на меня сверхъестественный эффект. Это слишком не поддается описанию. Дайте мне посмотреть, могу ли я связать с ними какой-то смысл”.
