Постиндустриальный мир. Мировая культура на пороге XXI века


То, что принято называть культурою постмодерна, есть один из ликов, или, если угодно, личин нынешнего постиндустриального мира. Мира, чья жизнедеятельность и история во многом обусловлены теми изменениями в технологиях, в экономике, социальности и культуре, которые вызревали и совершались на протяжении второй половины ХХ столетия и которые во многом определили собой и всю окружающую нас среду, и внутренний облик каждого из нас. На наших глазах огромный, сложный, почти что неизведанный мир как бы сжался в один компактный и относительно небольшой информационный блок. И это сжатие привело к существенным сдвигам в наших веками слагавшихся понятиях о жизни и смерти, о сходстве и несходстве вещей, о причинности и свободе, о времени и пространстве, о труде и досуге. Взрывной характер революции информационных технологий пришел в существенное противоречие с тысячелетиями складывавшимися навыками общежития и труда, с психологическими и познавательными установками людей.

Элементы духовной и психологической архаики, элементы нравственного и интеллектуального инфантилизма подчас воспроизводятся с беспрецедентной силой средствами мощных и изощренных электронных технологий.
Эпоха постмодернизации, которая в опыте большинства человечества наследует не столько опыту модернизации, сколько опыту архаики и традиционализма, или же — тоталитарного неотрадиционализма, оказалась мощным и беспрецедентным вызовом каждому из нас. Вызовом одновременно и творческим, и — во многих отношениях — обескураживающим, разрушительным.
Творческим, потому что новый социокультурный опыт эпохи постмодерна открывает новые знаковые пространства, новые горизонты познания, новые нетривиальные ассоциации. Следовательно, — новые возможности созерцания и практики. Эпоха постмодерна дала нам еще не осмысленный всерьез опыт познания связей людей, событий и структур. Как никогда прежде становится очевидным живое и хрупкое единство человечества, этого — воистину — вселенского Адама, на том крохотном сгустке космической материи, который мы именуем “планета Земля”.

И как никогда прежде очевидна наша ситуационная и нравственная связь на этой планете, наша ответственность за всех и за вся.
Но вызов эпохи постмодерна есть одновременно и вызов обескураживающий, разрушительный.
Вместе с мощными тенденциями социоэкономической, информационной и культурной унификации нынешнего мира обнаружились и проявились с новой силой элементы и тенденции прерывности, дискретности (или, как говорят нынешние философы постмодерна, “зернистости”) в структурах социальности, культуры и — более того — даже в структурах индивидуальных человеческих существований.
Мощь информационных и миграционных потоков, смешение реальной и виртуальной информации, размывание тысячелетиями и веками складывавшихся форм и институтов человеческой жизни — всё это чрезвычайно усложняет все параметры нынешнего человеческого существования2, но одновременно порождает новые императивы самосознания и свободы людей.
Человеческая проблематика в условиях мира постмодерна как бы заряжена разнонаправленными векторами индивидуального и коллективного самоопределения. С одной стороны — векторы духовной коммуникации и взаимопонимания, стало быть, и вселенскости; с другой — векторы ксенофобии и нарциссизма и того, что старый русский философ (К.Н. Леонтьев) определил как “смесительное упрощение”.
И что самое парадоксальное, — противонаправленные векторы могут проходить через одни и те же человеческие пласты, массивы, группы и экзистенции.
И это не случайно.
По мысли польской исследовательницы, возрастание нетерпимости, характерное для последних десятилетий, есть — в некотором смысле — показатель начала конца монокультурных (и, cтало быть, моноконфессиональных) обществ; развитию понятий об автономности и свободе индивидов и групп сопутствует — по принципу амбивалентности человеческой психики и сознания — рост нетерпимости во взаимоотношениях конфессий и субкультур; и в особенности это касается обществ запоздалой демократизации, т.е. — по сути дела — большинства нынешнего человечества3. Индивидуальным коррелятом роста нетерпимости во взаимоотношениях между людьми нередко выступают неврозы, изнутри разрывающие человеческие существования...


Но и общества, казалось бы, с прочной и устойчивой демократической традицией могут демонстрировать весьма слабый иммунитет к искушениям ксенофобией и насилием. И в мире высокой правоупорядоченности и цивилизованности подчас открывается то, что покойный русский писатель Венедикт Ерофеев называл “звериным оскалом бытия”4.
Когда эта книга готовилась к изданию, разразилось бессмысленное вмешательство армий НАТО в Косовский конфликт, — вмешательство, лишь усугубившее балканские кровопролития и разрушения последнего десятилетия ХХ века.
А 20 апреля 1999 года — аккурат на день рождения Гитлера — двое юнцов из Литтлтона (пригород Денвера, cтолицы штата Колорадо) расстреляли своих товарищей по школе в количестве 22 человек. И, свершив таковое приношение своему инфернальному кумиру, покончили с собой. Воистину, как в предсмертной записке Смердякова:
“Истребляю свою жизнь своею собственною волею и охотою...”5
Впрочем, эпидемия подростковых безмотивных само-убийств и друго-убийств ныне — явление универсальное, коренящееся в самой сложности духовных отношений сегодняшнего мира.
Богатство информативных и идейных связей и “расшатанность” (опять-таки — слово из лексикона философов постмодерна) элементарных человеческих смыслов — всё это спуталось, сплелось в сегодняшнем мире. Эти спутанность и сплетение, это богатство на одних полюсах сознания и ущербность, смятенность и агрессия на других полюсах — всё это входит в число непреложных параметров нынешнего, в самом себе не устоявшегося, в самом себе не определившегося мира. Мира, в котором сходятся крайности пространственной и технологической унификации с крайностями духовного релятивизма.

Мира, в котором, оспаривая и подрывая друг друга, смешались некогда устоявшиеся и затвердевшие в прежних локальных культурах различия своего и чужого, должного и недолжного, благого и злого.
И в этом мире нам, людям на переломе веков и тысячелетий, выпало ориентироваться и жить.

* * *



Два слова о структуре и авторах этой книги.
Книга состоит из трех, содержательно перекрещивающихся, но, тем не менее, тематически отличных друг от друга исследований.
Проблемный расклад исследований примерно таков:
глобальная культурная проблематика — проблематика России — проблематика Третьего мира.
Или:
сюжеты общекультурные — сюжеты религиоведческие — сюжеты политологические.
А теперь — об авторах.
Все они — выходцы из востоковедного цеха, ныне работающие в стенах Института мировой экономики и международных отношений Российской Академии Наук. Им принадлежат труды по индологии, индонезиеведению, исламистике, иудаике, кавказоведению, пакистановедению, филиппинистике. Но все трое, не оставляя своих востоковедных интересов и исследований, получили с конца 80-х годов возможность занятий над сюжетами отечественной истории и культуры.

Результатами этих занятий стали многочисленные статьи и главы в коллективных монографиях, даже отдельные книги.
Работа в Центре сравнительных исследований России и Третьего мира ИМЭМО РАН дала всем троим драгоценную возможность соотнесения живых наблюдений над ходом отечественной истории и результатов работы над источниками по отечественной истории с исследованиями в области истории всеобщей.
Взгляды авторов этой книги на отдельные культурно-исторические, религиозные и политические проблемы не вполне совпадают. Такие несовпадения отчасти могут быть объяснены различиями в жизненных путях, проблематиках исследований, личностных складах.
Но совпадает другое, и главное: озабоченность судьбами нынешнего социогуманитарного знания, судьбами России, озабоченность гуманистическими векторами мировой культуры.
Эта книга — не алармистская, не истерическая. Ибо авторы уверены, что трезвый анализ и стремление понять основные кризисные узлы социальности, сознания и культуры на рубеже тысячелетий не могут не быть залогом возможного преодоления трагических коллизий сегодняшнего дня. Надежда может начинаться лишь с трезвого восприятия мира.

9 мая 1999.


Е.Б. Рашковский

Постмодерн:
культурнаЯ революциЯ или культурнаЯ контрэволюциЯ?

Часть первая

Введение


Р
еальность, о которой пойдет у нас речь, столь непривычна, столь — в некотором роде — неожиданна, столь неосвоена нашим сознанием, что требует особых теоретических разработок, особого теоретического подхода. Ибо сама постмодернистская философия исторически оказалась не только глашатаем, но — отчасти — и существенным действенным фактором этой реальности. Так что именно теоретическое приближение к этой реальности — жизненная необходимость для каждого, кто пытается ее понять.
Когда исследуются культурные характеристики постиндустриального мiра, вне зависимости от того, о каком из ареалов идет речь, — неизбежно всплывает понятие постмодерна. Между понятиями постиндустриального общежития и постмодерна линейной связи нет. Связь эта соотносительная: первое понятие относится к описаниям нынешнего состояния социоэкономической сферы; второе понятие, вышедшее из лона художественного и гуманитарно-научного творчества, связано прежде всего с областью отношений культурных. Однако оба понятия являют собой попытку описания одного и того же человеческого контекста, взятого, правда, в разных, хотя и пересекающихся, ракурсах. А общая обоим понятиям приставка “пост-” знаменует собой взгляд на исчерпание целой великой эпохи всемiрной истории, объемлющей собой, как минимум, последние три века.

Эпохи, для которой характерно было безусловное преобладание системы Pндустриально-урбанистических отношений, развившихся в лоне буржуазной цивилизации Западной Европы и Северной Америки, — отношений, перекрывающих традиционные барьеры локальных цивилизаций и во многом распространившихся на всё остальное человечество.



Содержание раздела