Чего ожидать в XXI веке



Но несусветного в русском фундаментализме немало. Его еще больше в явно наметившейся взаимной симпатии части православных и коммунистов. Речь идет не об анекдотических “космических коммунистах”, объявившихся в Волгограде, считающих Ленина святым и распевающих на мотив “Смело, товарищи, в ногу”: “Партия Ленина с вами / Путь вам укажет Христос”. Речь идет о том, что в электорате КПРФ 47,2% верующих, причем 40,3% считают себя православными199.

А некоторые деятели РПЦ, известные как фундаменталисты, открыто поддерживали КПРФ на выборах — за ее патриотизм.
В рождественском интервью 1994 г. Алексий II говорил: “Православный христианин может быть ... даже коммунистом”200. Потом, правда, он говорил и о том, что православие отвергает коммунизм, но как раз за это подвергался критике со стороны фундаменталистов. По своему обыкновению дальше всех пошла газета “Завтра”, предложившая новую символику: серп, молот и православный крест201.

В ноябре 1998 г. на Поклонной горе торжественно совершили литургию в честь 80-летия комсомола, хотя именно его партия всегда науськивала на веру и верующих, сам же комсомол с явным удовольствием и великим рвением боролся с религией.
В свою очередь коммунисты явно возлюбили православие. Г.А.Зюганов пишет: “На протяжении долгих столетий ревностным хранителем народных идеалов и святынь являлась Русская Православная Церковь”202. Официальная позиция КПРФ сводится к тому, что теперь, “вступая в партию, человек не обязан рассказывать о своем отношении к религии, а партийным комитетам нецелесообразно задавать ему такие вопросы...”203.

Впрочем, положение о том, что верующий православный вполне официально мог быть членом партии, обязуясь, однако, способствовать осуществлению “коммунистических идеалов”, было принято еще КПСС накануне ее краха204.

Не богословские положения в русском православии и не идеологические соображения в русском коммунизме, а внутренняя потребность в “борении с Западом”, существование которого выводит их из себя, лежит в основе “странного сближенья” православных фундаменталистов и коммунистов. Ради удовлетворения этой потребности некоторые фундаменталисты готовы пойти на союз с кем угодно, лишь бы уязвить “проклятый Запад”.
Готовы они и на то, чтобы неподобающим образом распорядиться своей верой. Фундаментализм, по определению, есть приверженность базовым принципам веры, хотя ему и свойственно поднимать частные положения своей религии до уровня богоустановленных. В России же фундаменталисты готовы поставить свою веру на службу политическим силам и тем “опустить” ее до уровня идеологии.

Идеология и религия не отгорожены друг от друга, всякая религия имеет идеологическое измерение, всякая идеология стремится обрести статус религии, некоторую сакральность. И тем не менее это совершенно разные вещи, смешивать которые непозволительно, — во всяком случае для верующих.
Предлагать свою веру в качестве идеологии — значит губительно использовать ее не по назначению, но именно это и происходит в России, которая вдруг ощутила потребность обзавестись национальной идеей, что, заметим попутно, противоречит Конституции РФ, запрещающей введение обязательной и всеохватывающей идеологии. Православные фундаменталисты тут же объявили, что именно православие в их трактовке должно лежать в основе этой идеи. Но сама попытка выработать ее, с точки зрения верующего, есть не что иное, как попытка обрести смысл существования при отсутствии веры в Бога, предложить суррогат, эрзац веры.
Чем-то подобным в России усердно занимались семьдесят с лишним лет, завершившихся крахом. Если воспользоваться библейской образностью, строили Вавилонскую башню и окончательно перестали понимать друг друга. Взаимопонимание — это то, в чем больше всего нуждаются россияне для возрождения страны, которой действительно грозят многие беды.

Фундаментализм с его нетерпимостью и “упертостью” явно не помощник в деле сплочения и возродения и не может служить духовной основой российского общества.


VI. Чего ожидать в XXI веке

Уже ясно, что постиндустриальный мир не обойдет Россию, хотя едва ли его ждет здесь триумф. Если не случится очередной национальной катастрофы, число российских пользователей Интернета, ныне составляющее около 1 млн человек (данные никем не проверены), несколько возрастет, но все равно их будет ничтожно мало по сравнению с числом пользователей в развитых постиндустриальных странах, отставание от которых, скорее всего, увеличится. Некоторые аналитики не исключают, что основой экономического существования России вообще станет приусадебное хозяйство с мускульной силой (для многих российских семей уже стало). И это — вместо техносферы, бесприродного искусственного мира и сложных технологий, которые несет с собой постиндустриальный век.



Очень маловероятно, что Россия станет “электронным государством”, хотя уровень компьютеризации может повыситься, а число “облученных виртуальной культурой” — увеличиться, и даже значительно. Но дело в том, что миллионы и миллионы “облучаются” самыми примитивными и грубыми версиями этой культуры. Носители подлинной электронной культуры, скорее всего, будут существовать анклавно. Это, впрочем, не исключает их внутренней сплоченности, которая уже была продемонстрирована: предпринятая в 1998 г. попытка ввести повременную оплату за телефон, грозившая отсечь многих пользователей от Интернета, встретила их дружный отпор, заставивший власти пойти на попятный.

И все же едва ли именно пользователи современных электронных технологий будут определять духовную атмосферу страны, ее ментальный климат.
Уже сейчас у многих православных вызывает тревогу нашествие электронных СМИ, вытесняющих печатное слово в качестве основного источника получения информации. Перед всеми церквами встала задача донести до потенциальной паствы “Благую Весть” через новые информационные технологии. Миссионерство, евангелизация предписаны всем христианским конфессиям Самим основателем их веры, сказавшим: “Идите, научите все народы” (Мф 28,19).

С приходом постиндустриального общества люди все больше времени проводят у мониторов компьютера, у экранов телевизора, и “научить” их вне электронных СМИ просто нельзя.


Некоторые деноминации, в первую очередь протестантские, вполне успешно используют представившиеся новые возможности. В США возник феномен “телеевангелизма”: популярные проповедники создали настоящие информационно-евангелизационные “концерны”, работающие на основе современного менеджмента, с грамотным анализом потенциального рынка, спроса на “продукцию”.
Тут помогло то, что в центре западного богослужения стоит произносимое слово, проповедь, а потому там издавна существует настоящий культ проповедников, чрезвычайно уважаемых и влиятельных. Им было сравнительно нетрудно адаптироваться к телеобъективу, к многомиллионной аудитории, и скоро проповеди баптиста Билли Грэма, пятидесятника Джимми Сваггерта и некоторых других всемирно известных телеевангелистов достигли самых отдаленных уголков земли205.
В начале 90-х годов западные телеевангелисты появились и на российских телеэкранах, что породило естественную негативную реакцию Русской Православной Церкви. К настоящему времени зарубежные проповедники исчезли с экранов телевизоров россиян, однако православная “электронная церковь” так и не появилась, хотя есть православные сайты в Интернете, а Пасхальные и Рождественские богослужения показывают по телевидению. Помимо отсутствия опыта и навыков дело еще в том, что в центре православного богослужения стоит не проповедь, а литургия. Проповедь доступна всем и обращена ко всем, в том числе и к подлежащим обращению неверующим, в литургии же участвуют — причем обязательно лично, на месте — только верующие. Проповедь допускает перевод, литургия — нет.

Некоторые православные вообще говорят о недопустимости показывать литургию по ТВ, настаивая на том, что богослужение должно проводиться только в храме и только для присутствующих в нем. И это при том, что в стране сотни тысяч верующих по причине возраста и недугов не могут попасть в храм, а в тысячах деревень храмов и вовсе нет.
Здесь еще одна болезненная несостыковка между постиндустриальной эрой с характерным для нее засильем новых электронных СМИ и исторической церковью России. Фундаменталисты чаще всего рассматривают СМИ как орудие дьявола, который с их помощью уводит людей от Бога. Таково восприятие и многих простых верующих, недовольных нашествием “века сего” в Церковь.

Что касается священноначалия РПЦ, то, хотя оно имеет свои страницы в Интернете и часто появляется само или посылает в телестудии своих признанных богословов и проповедников, все же в целом еще не овладело новыми информационными технологиями. В России так и не сложилось что-либо похожее на телеевангелизм, и большой вопрос — появится ли, поскольку православие есть прежде всего “храмовая религия”. Тут тоже налицо отторжение “века сего”, свойственное в первую очередь русскому православному фундаментализму.
Для фундаменталистов люди, подключенные к Интернету, уже лазутчики и агенты все того же “проклятого Запада”, а само постиндустриальное общество не только фундаменталистами, но и многими россиянами, скорее всего, будет восприниматься как еще одна сознательная попытка опрокинуть наши ценности, как очередной заговор “мировой закулисы” с целью погубить Россию и православие. Вот что писал признанный вождь православных фундаменталистов митрополит Иоанн: “То, что происходит ныне на русской земле — не ошибка “верхов” и не случайность. Это яростный порыв бесовщины уничтожить Святую Русь в самых источниках ее, в душах людей русских.

Это — дьявольские дела, попытка сатаны и приспешников его упразднить дело Христово... Злобная сила, жаждущая нашего уничтожения, обладает в современном мире огромной мощью и властью. На службе ей поставлен многовековой опыт разрушения, дьявольское искусство растления и обмана”206.



Содержание раздела