Человек никогда не сможет стать всеведущим.


Они называют свои подтасованные допущения исторической экономической теорией. В сущности экономическая история представляет собой летопись провалившихся вследствие самонадеянного игнорирования законов экономической науки методов государственного регулирования.
Невозможно понять историю экономической мысли, если не обращать внимания на то, что экономическая наука как таковая это вызов самомнению властей предержащих. Экономист никогда не может быть любимцем деспотов и демагогов. Для них он всегда смутьян, и чем больше они внутренне убеждены в его правоте, тем сильнее ненавидят его.

Вопреки всей этой бешеной агитации необходимо установить, что исходная точка всей праксиологической и экономической аргументации, категория человеческой деятельности, защищена от любой критики и возражений. Никакое обращение к каким бы то ни было историческим и эмпирическим соображениям не способно обнаружить ошибку в утверждении, что люди целенаправленно стремятся к конкретным, выбранным ими целям. Никакие разговоры об иррациональности, непостижимой глубине человеческой души, спонтанности жизненных явлений, автоматизме, рефлексах и тропизме* не могут лишить обоснованности утверждение, что человек использует свой разум для осуществления своих желаний и стремлений. На основе непоколебимого фундамента категории человеческой деятельности праксиология и экономическая наука шаг за шагом продвигаются вперед путем дискурсивного рассуждения.

Точно определяя допущения и условия, они строят систему понятий и посредством логически неопровержимых умозаключений выводят все следствия. По отношению к результатам, полученным таким способом, возможны только две позиции: или можно найти логическую ошибку в дедуктивной цепочке, приведшей к этим результатам, или нужно признавать их правильность и обоснованность.

Бессмысленно сетовать на то, что жизнь и реальность нелогичны. Жизнь и реальность ни логичны, ни алогичны; они просто даны. Но логика является единственным средством, имеющимся в распоряжении человека, для понимания и того, и другого. Бессмысленно сетовать на то, что жизнь и история загадочны и невыразимы и что человеку никогда не удастся познать их внутреннюю сущность. Критики противоречат сами себе, говоря о невыразимости и одновременно развивая теории безусловно, ложные о непостижимом.

Многое недоступно человеческому разуму. Но насколько человек вообще способен приобретать знание, пусть и ограниченное, он может использовать только один подход открытый его разуму.

Не менее призрачны и попытки противопоставить понимание теоремам экономической теории. Сфера исторического понимания исключительно в разъяснении тех проблем, которые не могут быть полностью объяснены неисторическими науками. Понимание никогда не должно противоречить теориям, разработанным неисторическими науками. Понимание никогда не способно сделать ничего, кроме установления того, что люди движимы определенными идеями, стремятся к определенным целям и применяют определенные средства для достижения этих целей, с одной стороны, и определить значимость различных исторических факторов в той мере, в какой это не удалось неисторическим наукам, с другой стороны. Понимание не дает права современному историку утверждать, что заклинания когда-либо были подходящим средством лечения больных коров.

Не позволяет оно ему и считать, что экономические законы не действовали в Древнем Риме или в империи инков.

Человеку свойственно ошибаться. Он ищет истину, т.е. наиболее адекватное понимание реальности, насколько позволяет структура его мозга и разума. Человек никогда не сможет стать всеведущим. Он никогда не может быть абсолютно уверенным, что его исследования не пошли по ложному пути, и то, что он считал истиной, не является ошибкой. Все, что человек в силах сделать, это вновь и вновь подвергать критическому пересмотру все свои теории.

Для экономистов это означает находить причину всех теорем в их неоспоримом и определенном конечном базисе человеческой деятельности и проверять с максимально возможной тщательностью все предпосылки и следствия, ведущие от этого базиса к исследуемой теореме. Конечно, такая методика не гарантия от ошибок. Но это, вне всякого сомнения, самый эффективный способ избежать ошибки.



Праксиология (а следовательно, и экономическая наука) представляет собой дедуктивную систему. Она черпает свою силу из исходной точки своих дедукций, из категории деятельности. Ни одна экономическая теорема не может считаться обоснованной, если она очевидным образом не связана с этим основанием неопровержимой цепочкой рассуждений.

Утверждение, провозглашаемое вне этой связи, является произвольным и висящим в воздухе. Невозможно заниматься какой-то частью экономической науки, не обрамляя ее всей системой деятельности.

Эмпирические науки начинают с единичных событий и идут от уникального и отдельного к более общему. Их исследования имеют тенденцию к специализации. Они могут изучать часть, не обращая внимания на целое. Экономист никогда не должен быть узким специалистом.

Изучая любую проблему, он всегда должен равняться на систему в целом.

Историки часто грешат в этом отношении. Они с готовностью изобретают теоремы ad hoc. Иногда историки не осознают, что при изучении сложного явления недопустимо абстрагироваться ни от одной причинной связи.



Их претензии на исследование реальной действительности без всяких ссылок на то, что они третируют как предвзятые идеи, тщетны. По сути дела, они невольно применяют популярные теории, давно развенчанные как ложные и противоречивые.
11. Ограниченность праксиологических понятий

Праксиологические категории и концепции созданы для понимания человеческой деятельности. Если их пытаются применять для изучения чего-либо, отличающегося от жизни человека, они становятся внутренне противоречивыми и бессмысленными. Наивный антропоморфизм не приемлется философским мышлением.

Однако попытки философов определить посредством праксиологических понятий свойства абсолютного существа являются не менее сомнительными. Схоласты и теологи, подобно теистам и деистам века разума [30], представляли себе абсолютное и совершенное существо неизменным, всемогущим и всеведущим и тем не менее планирующим и действующим, стремящимся к целям и применяющим средства для достижения этих целей. Но деятельность можно вменить только неудовлетворенному существу, а повторяющуюся деятельность только существу, не способному устранить свое беспокойство раз и навсегда одним махом. Действующее существо является неудовлетворенным и потому не является всемогущим.

Если оно было бы удовлетворенным, то не действовало бы, а если оно было бы всемогущим, то давно устранило бы свою неудовлетворенность. Всемогущее существо никто не заставит выбирать между различными состояниями беспокойства; ему нет нужды соглашаться на меньшее зло. Всемогущество подразумевало бы способность достижения всего и наслаждение полной удовлетворенностью без всяких ограничений.

Но это несовместимо с самим понятием деятельности. Для всемогущего существа категории средств и целей не существуют. Оно выше любого человеческого понимания, понятий и интерпретаций.

Для всемогущего существа любые средства оказывают неограниченные услуги, оно может применить любые средства для достижения любых целей, может добиться любых целей, не применяя никакие средства. Человеческий разум не способен всесторонне осмыслить понятие всемогущества вплоть до конечных логических следствий. Эти парадоксы неразрешимы. Способно ли оно достигнуть чего-то, что затем становится недоступным его вмешательству?

Если это в его власти, то появляются границы его возможностей и он более не всемогущ; если это не в его власти, то он не всемогущ только в силу одного этого.

Совместимы ли всемогущество и всеведение? Всеведение предполагает: все, что случится в будущем, уже неизменно предопределено. Если существует всеведение, то невозможно себе представить всемогущества.

Бессилие что-либо изменить в предопределенном потоке событий ограничит мощь любой силы.

Деятельность есть проявление ограниченного могущества и власти. Она суть проявление человека, сдерживаемого ограниченной силой своего разума, физиологической природы своего тела, превратностями среды и редкостью внешних ресурсов, от которых зависит его благосостояние. Бессмысленно ссылаться на несовершенства и слабости человеческой жизни, если стремишься описать нечто абсолютно совершенное. Сама идея абсолютного совершенства во всех отношениях внутренне противоречива.

Состояние абсолютного совершенства должно пониматься как завершенное, окончательное и не подверженное изменениям. Изменение может лишь навредить совершенству и перевести в менее совершенное состояние. Но отсутствие перемен, т.е. совершенная неизменность, жесткость и неподвижность, равносильно отсутствию жизни.

Жизнь и совершенство несовместимы, но то же верно для смерти и совершенства.

Живое несовершенно, поскольку подвержено изменению; мертвое несовершенно, поскольку не живет.

Язык живого и деятельного человека может образовывать сравнительные и превосходные степени сравнения.



Содержание раздела