ЗА УСПЕХ БЕЗНАДЕЖНОГО ДЕЛА


Современное производство настолько сложно, что никто не способен охватить его целиком в своем сознании. Следовательно, любые решения готовятся и даже фактически принимаются специалистами низшего или среднего уровня. Высший менеджмент лишь утверждает их. А если не утверждает данный конкретный проект, то все равно рано или поздно вынужден соглашаться с альтернативным проектом, подготовленным другой частью техноструктуры.

Таким образом, управление в любом случае оказывается процессом коллегиальным.
Раньше на общество практически всегда смотрели как на иерархическую структуру. Грубо говоря, по принципу «я начальник, ты дурак». Теперь же оказалось, что мир второй половины ХХ столетия строится по принципу «дураков нет и все начальники».

Впоследствии, в 80-х гг., блестящий американский ученый Элвин Тоффлер в своих «Метаморфозах власти» проанализировал с подобных позиций уже все общество, а не только крупную корпорацию.
Сразу после завершения «Нового индустриального общества» Гэлбрейт включился в борьбу против вьетнамской войны. А затем написал еще один роман, в котором, правда, любовные сцены были похожи на отчет о научных опытах. Автор вычеркнул из романа все эти сцены, а заодно и все женские персонажи.

Стало гораздо лучше.
На рубеже 60-70-х гг. он достиг пика своей творческой карьеры. Его книги вне зависимости от жанра расхватывались как горячие пирожки и переводились на иностранные языки. Даже в СССР «Новое индустриальное общество» издали спустя всего лишь два года после появления книги в США.

Ничего подобного в отношении «апологетов капитализма» у нас не было ни до ни после.
598
ЗА УСПЕХ БЕЗНАДЕЖНОГО ДЕЛА Любовь коммунистических властей к Гэлбрейту была не случайной. Несмотря на все объективное значение его теории, он оставался левым реформатором и постоянно думал о том, как бы вернуть радикальный запал рузвельтовских времен.
От политизированности явно страдала наука. В частности, рассуждения Гэлбрейта о родственной природе крупных предприятий в США и СССР явно не выдержали проверки временем. Никакой обещанной им конвергенции не произошло.

Советская экономика рухнула, показав, что техноструктура техноструктурой, но важность рыночного регулирования в новом индустриальном обществе никуда не исчезает.
Не лучшим образом выглядел на фоне реальных экономических процессов и труд «Экономические теории и цели общества». В нем Гэлбрейт предложил развернутую программу реформ, направленных на усиление государственного регулирования. Однако как раз тогда, когда книга вышла в свет, начался экономический кризис, после которого в мире стали популярны уже либеральные теории дерегулирования.
Идея реформ у Гэлбрейта основывалась на том, что крупная корпорация, ведомая техноструктурой, фактически контролирует рынок. А потому странно было бы ожидать от рыночных сил, столь любимых либералами, что они обеспечат стихийное регулирование. Следовательно, требуется вмешательство государства.
Описание предлагаемых реформ занимает почти половину книги. В отличие от большей части текстов Гэлбрейта этот раздел не оригинален. Чувствуется какая-то усталость аналитика и даже узость мышления.
599
Говорится о необходимости протекционизма, регулирования аграрных цен, поддержки малого бизнеса и профсоюзов за счет налогообложения высоких доходов техноструктуры. Предлагается выкупать в пользу государства контрольные пакеты акций крупных корпораций у собственников, расплачиваясь с ними государственными ценными бумагами.
Особо ставится вопрос не только о защите бедных от богатых или малого бизнеса от техноструктуры, но и женщин от мужчин. Гэлбрейт требует ликвидации монополии мужчин на занятие лучших мест в техноструктуре, предоставления женщинам выгодных условий для получения образования. Все это похоже на те лимиты в отношении национальностей (перенесенные теперь на отношения между полами), которые самого Гэлбрейта так шокировали в Гарварде.
В чем-то Гэлбрейт оказался прав. Например, в том внимании, которое он с 50-х гг. уделял госконтролю за экологией. Но в целом он все же сильно недооценил возможности рынка и переоценил силы государства. Ведь бюрократия лишь у идеалистов всегда действует в интересах общества.



На самом же деле госаппарат точно так же, как бизнесмены и техноструктура, предпочитает свои собственные интересы.
Гэлбрейт понимал, что госрегулирование эффективно, лишь если самому аппарату станет противостоять уравновешивающая его сила. Однако в поисках этой силы он был наивен, как и многие мыслители 60-х гг. Профессор уповал на академическую общественность, которую он противопоставлял промышленной техноструктуре.

И в этой своей вере он, как ни странно, напоминал студентов-бунтарей 1968 г., полагавших, что они не такие как все.


В основном развитие мировой экономики в последние четверть века шло не по тому сценарию, который был обозначен в книге «Экономические теории и цели общества». Вместо национализации крупных корпораций
600
имела место приватизация госсобственности. Вместо протекционизма активизация переговоров в рамках ВТО по снижению таможенных тарифов. Запредельно высокие подоходные налоги на богатых все чаще снижаются, а профсоюзам, если они не готовы к компромиссам, дается решительный бой.

Новые политические лидеры не консультируются у Гэлбрейта.
В середине 70-х гг. Гэлбрейт снял телесериал по экономической истории и написал еще пару популярных книг. В 1980 г. поддержал на выборах младшего Кеннеди Эдварда.

А в 1987 г. поддержал советскую перестройку. «Поддержка дел, обреченных на провал, все еще остается моей специальностью», заметил как-то Гэлбрейт со свойственной всякому выдающемуся человеку самоиронией.
АРИСТОКРАТ МИНУВШИХ ЛЕТ В философском плане Гэлбрейта оценивали по разному. И как крупнейшего представителя американского институционализма течения мысли, у истоков которого стоял Торнстейн Веблен. И как левого радикала, реформатора, одного из основных сторонников кейнсианства в США. И как буржуазного апологета, стремящегося затушевать кардинальные различия между капитализмом с его эксплуататорской природой и социализмом обществом свободных производителей.

Последняя точка зрения, правда, сегодня стала непопулярна.
Но наибольшую известность, пожалуй, приобрела оценка, данная его извечным противником либеральным профессором, теоретиком монетаризма Милтоном Фридманом. Он считал Гэлбрейта современным вариантом английского радикала-тори начала XIX столетия. Этот тип людей испытывал глубокую веру в природных аристократов и в их патерналистскую власть над обществом.
601
Такого рода людей много и в наши дни, хотя внешне они могут быть не похожи на аристократов давно минувших лет. Патерналисты отрицают способность свободного рынка к саморегулированию, отрицают способность людей самостоятельно осуществлять свободный выбор, в том числе выбор моделей потребления. Они полагают, что все должно определяться не самим человеком, а некими «высокими умами».
В случае с Гэлбрейтом такого рода «высокими умами» должны стать представители госаппарата, находящиеся под давлением еще более «высоких умов» представителей науки и высшей школы. Это, кстати, если продолжать строить аналогии вслед за Фридманом, похоже уже то ли на платонизм, то ли на конфуцианство.
Критика Гэлбрейта со стороны либеральной мысли в основном верна. Он был человеком своего поколения и впитал все идеи радикальных 30-х гг. эпохи Рузвельта и Кейнса. Как-то в молодости, находясь в Лондоне, он побывал на семинаре у Фридриха фон Хайека, но австрийский профессор остался для него всего лишь скромным человеком с архаичными взглядами.

А ведь сегодня взгляды Хайека признаются уж никак не менее современными, чем, скажем, идеи Кейнса.
Но этим идеям Гэлбрейт оставался верен всю жизнь, хотя по сути дела в своих исследованиях переходил уже к анализу совершенно иного круга проблем. Проблем, имеющих гораздо большее философское значение, чем методология регулирования хозяйственной деятельности.
Скорее всего, как человек умный, эрудированный и ироничный, Гэлбрейт понимал ограниченность возможностей государства. «Государство это такой тип организации, отмечал он который хотя и плохо справляется с большими задачами, с задачами малыми справляется столь же плохо». Иронизировал он и по поводу особых возможностей социалистического государства:
602
«При капитализме человек эксплуатирует человека. При коммунизме все наоборот».
В искусстве меткой фразы Гэлбрейт бесподобен и на удивление точен. Создается ощущение, что здесь прорывается бессознательное. (Не могу удержаться от еще одной «чисто профессиональной» цитаты: «Экономическая наука замечательная вещь. Это есть способ трудоустройства экономистов».) Но многословные рассуждения о необходимых обществу реформах оставляют иное ощущение: устами ученого говорит не столько сам Гэлбрейт, сколько его поколение.
Истинное значение философии Гэлбрейта совсем не в патернализме. Это некоторая «частность». Гораздо важнее то, что он был одним из первых мыслителей, начавших описывать принципиально новое состояние общества, достигнутое в США в середине ХХ века, а затем «перенесенное» в большинство европейских стран, в некоторые азиатские и латиноамериканские государства.
Если исходить из того, что мир модернизируется, что цивилизации не изолированы друг от друга и не находятся в непримиримой вражде, то роль философии Гэлбрейта существенным образом возрастает. Написанное им в 50-60-х гг. было важно для США, но сегодня это важно и для российского общества, где на смену партократии и номенклатуре приходит техноструктура со своими взглядами и своими стандартами поведения.
Если в 1969 г., когда Гэлбрейта первый раз издали в СССР, актуальность книги (как, наверное, виделось издателям) относилась к области конвергенции двух систем, то сегодня мы склонны обратить внимание на те главы, в которых содержатся наиболее важные для самого автора положения. Ведь сегодняшняя Россия все больше становится похожа на США 30-50-х гг. со всеми плюсами и минусами той эпохи.
Дмитрий Травин, кандидат экономических наук



Содержание раздела