Университетские политэкономы претендовали на открытие
Здесь прежде всего придется вспомнить преподавателей-экономистов, работавших в партийных вузах (Академия общественных наук и Высшая партийная школа при ЦК КПСС, партийные школы в союзных республиках) и на экономическом факультете МГУ. Все они готовили (а точнее, портили мозги) руководящие кадры и партийных идеологов. Чего, например, стоит такая «наука», как политическая экономия социализма, которая была обязательным предметом для изучения во всех вузах страны? Бессодержательные банальности и выдумки о развитии производительных сил и производственных отношений, о строительстве материально-технической базы коммунизма, непосредственно общественном труде или об экономических законах социализма были обычной темой «исследований» таких экономистов.
Известным учебником по политэкономии социализма был учебник под редакцией проф. Н.Цаголова, подготовленный на экономическом факультете МГУ и претендовавший на своего рода теоретический монумент типа «Капитала» Маркса, но применительно к социализму. В одном из ранних изданий этого учебника прямо говорилось, что «товарно-денежные отношения не порождены самими основами социализма»174. Провозглашая коренные преимущества социализма над капитализмом, авторы последующего издания этого фундаментального по своему предназначению труда пишут: «При планомерной организации производства в масштабе всего народного хозяйства на основе единого централизованного плана в интересах всех членов общества, т.е. при социализме, общественный процесс производства выступает как процесс функционирования единого общественного хозяйства, процесс хозяйствования общества в целом… Непосредственно общественные, на основе и в рамках единого общественного плана, а не рыночные, стихийно формирующиеся отношения, связывают отдельные производственные звенья в единый процесс социалистического производства»175.
Когда люди так думают, то они способны загнать экономику в состояние полного паралича, ибо уже нет места никакой мотивации к труду и производству, рыночные отношения полностью исключаются, а командный механизм хозяйствования и экстенсивный характер развития чуть ли не увековечиваются. Студенты, изучавшие этот курс, всегда преодолевали внутреннее неприятие нарочитой искусственности псевдонаучных формулировок, претенциозность на открытие якобы нового, вечного.
Университетские политэкономы претендовали на открытие вечных и незыблемых истин, своего рода аксиом, обязательных для всех экономистов страны. Однако они никогда не задумывались над тем, как открываемые ими объективные экономические законы и категории социализма должны реализовывать себя на практике, каковы пути повышения эффективности производства, рационального и бережливого ведения хозяйства. Иными словами, политэкономия социализма не стала опорой практики управления и планирования. Её увлечения абстракциями, расплывчатыми формулировками делало её оторванной от реальных хозяйственных процессов и мешало конкретным и прикладным исследованиям в этой области. Что же касается ее трактовки товарного производства при социализме, то в последних изданиях учебника по политэкономии социализма под редакцией Цаголова товарно-денежные отношения стали признаваться лишь в качестве гетерогенных и незначительных элементов «досоциалистических форм экономических отношений», но в то же время органически не присущих социализму, как общественной системе. Какие-либо количественные измерения, тем более применение математики в экономике среди «чистых теоретиков» из МГУ или Института экономики были не в чести. Они аргументировали либо путём абстрактных рассуждений, либо цитатами. Самым главным способом доказательств было цитирование Маркса и Энгельса. По существу, это было паразитирование на выводах, относящихся к далёкому прошлому или на идеологических догмах. И особенно поощрялась при этом критика так называемых «буржуазных теорий». Противопоставление своих взглядов взглядам западных исследователей считалось верхом «научного» изыска.
В работах экономистов-теоретиков из Института экономики АН СССР также провозглашался панегирик по поводу успехов в строительстве социализма в нашей стране, постепенного преобразования социалистической экономики в коммунистическую. При этом, как правило, речь и не шла о противоречиях, проблемах или недостатках в хозяйственной практике, в просчётах в экономической политике.176
Всё это имело место и в те годы, когда экономический рост в СССР практически прекратился, дефицит продукции достиг непомерных размеров, социальное недовольство нарастало, страна импортировала огромное количество зерна, и настроения бесперспективности и безысходности были уже широко распространены в обществе. Более того, в те годы кое-кто из нас уже начал понимать, что советская экономическая система обречена.
И тем не менее выдающиеся представители советской экономической науки не очень-то стремились к замене плана рынком, к формированию смешанной конкурентной рыночной экономики и особенно к созданию в советской экономике мощного частнопредпринимательского сектора, без которого эффективная рыночная экономика просто не существует.
В то же время некоторые советские экономисты-теоретики в своих работах 70-80-х годов стали всё чаще говорить о необходимости более широкого включения товарно-денежных отношений в систему экономических отношений при социализме. Такую же позицию занимали такие известные теоретики социалистической экономики, как Л.И.Абалкин, Я.А.Кронрод и Л.М.Гатовский, которые считали, что товарно-денежные отношения имманентно присущи социализму, не привносятся извне и не порождаются «недоразвитостью» социализма. Они были сторонниками принципа органического единства централизованного планового руководства хозяйством с хозрасчётом и относительной экономической самостоятельностью государственных предприятий, выступали в поддержку прибыли и рентабельности, как показателей народнохозяйственного плана. И были убеждены в полной научной и исторической обоснованности и в скорой победе коммунизма в нашей стране177.
Тем не менее это был реальный учёт в теории тех практических шагов, которые уже стали делаться в попытках частичного реформирования классической нерыночной СМЭ. Это был шаг в направлении «рыночного социализма», который в более развёрнутом виде в те годы был представлен в экономике Югославии, Венгрии и Польши. Консервативные университетские теоретики явно не одобряли подобной логики.
Вместе с тем реальный социализм в нашей стране имел реальные товарно-денежные отношения только на колхозных рынках и в теневом секторе экономики. В государственном секторе (а это 99% экономики) их не было и не могло быть. Советская экономика не имела не только реального рынка товаров и услуг, не было рынков труда и капитала, не было коммерческих банков и кредита, не было даже элементарной рыночной инфраструктуры и свободы выбора у потребителя.
Университетские же политэкономы были убеждены, что в конечном счёте товарно-денежные отношения по мере развития социализма со временем сами отомрут или «будут преодолены», и экономика страны окончательно войдёт в виртуальную жизнь искусственных правил, норм и указаний «сверху» в жёстких рамках централизованного планирования. Забавно сегодня читать прошлые рассуждения многих советских экономистов об их «концепциях», «теориях», «открытиях» и т.д. по вопросам, которые рождались в искусственной среде социалистической псевдоэкономики, в искусственном мире «диктатуры пролетариата» и адекватной ему «науке», оторванной от магистрального пути мирового развития. Ни СМЭ, ни советскую общественную систему ликвидировать или радикально изменить они не предлагали. Все определяли «решения партии и правительства», которым они автоматически подчинялись.
«Теоретики» политэкономии социализма любили к тому же упражняться в схоластических рассуждениях о «новом содержании» товарно-денежных отношений при социализме, об «основном» и «исходном» производственном отношении при социализме, о «производительности труда» и «производительной силе труда», о «производительности общественного труда» и «общественной производительности труда», о методологии основного экономического закона и т.д. Они раскладывали карточный пасьянс из придуманных ими якобы объективных «законов» социализма. Тузом был «основной экономический закон», королем «закон планомерного и пропорционального развития», дамой «закон неуклонного роста производительности труда» и т.д. А в целом «политэкономия социализма» в связи с прогрессирующим упадком и кризисом этой системы всё более утрачивала своё значение и уходила в небытие, не выдержав испытание временем.
Долгие годы среди советских политэкономов шли скучные дискуссии об основном экономическом законе социализма. В период «военного коммунизма» выдвигалась концепция «закона трудовых затрат», в период НЭПа концепции «закона стоимости», «двух регуляторов Е.Преображенского и «двуединого регулятора» А.Кона. В 30-е годы в качестве основного закона чаще всего выдвигались план и диктатура пролетариата. На этом поприще особенно активно выступали К.Островитянов, Л.Гатовский и Л.Леонтьев, ставшие потом в послевоенный период высокопоставленными чиновниками в советской экономической науке и законодателями «правильных» взглядов и точек зрения.
